У въезда на Чернобыльскую АЭС радиационный фон до сих пор выше нормы (15 - 19 мр/ч.) в 30 - 40 раз...

Пожарные в безрукавках бегут к пылающему реактору... Вертолет задевает лопастями стрелу строительного крана и, разваливаясь в воздухе, падает на энергоблок... Солдаты-срочники без респираторов на еще дымящейся крыше атомной электростанции собирают куски горящего графита...

Этим кинокадрам двадцать лет. Зона отчуждения сегодня - восемь деревушек, где живут 367 самоселов. Плюс райцентр Чернобыль, где трудятся 3200 вахтовиков. Плюс абсолютно пустой город-призрак Припять.

Нашим корреспондентам в канун трагической даты удалось проехать по всей территории Зоны.

Маленький советский рай

Контрольно-пропускной пункт «Дитятки». В переводе с украинской мовы - «Детишки». Граница двух параллельных миров. Еще полтора часа назад ты снимал деньги из банкомата на весеннем Крещатике. А сейчас с непонятной тревогой следишь за тем, как перед тобой медленно поднимается шлагбаум. За ним - зона отчуждения. Опоясанная колючей проволокой и блокпостами, щедро удобренная радиацией. 2600 квадратных километров благодатной земли, с которой двадцать лет назад выселили более ста тысяч человек. Они в одночасье лишились всего и навсегда, когда 26 апреля 1986 года на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции произошла крупнейшая в истории человечества техногенная катастрофа.

Шлагбаум для нас поднят. Осталось сделать один шаг...

- Я работала в Припяти (50-тысячный город в четырех километрах от АЭС. - Авт.) в 126-й медсанчасти, - угощает нас чаем начальник спецмедсанчасти № 16 Чернобыля Екатерина ГАНЖА. - Его еще называли городом роз. И детей... А что вы хотите, средний возраст до тридцати. Идешь утром на работу - солнце светит, дороги вымыты, розы цветут. Такой маленький советский рай. В ночь на 26 апреля тепло было, люди окна пооткрывали. Вдруг звонок в дверь. Муж открывает, там его коллега: «Петрович, что-то на станции случилось, собирайся скорее». Мы, честно говоря, подумали, что у парня что-то с головой случилось. Что там могло стрястись? Передовая станция, на директора ушло представление к Герою Соцтруда. На всякий случай позвонила к себе в «Скорую помощь». А там уже заведующая Алла Колыванова: «Собирайся, машину за тобой выслать не можем - все в работе». Четыре километра бегом... Прибегаю к больнице, а там все отделения уже переполнены... Самые тяжелые - пожарные.

Мрачный памятник «первой шеренге» поставили в центре Чернобыля.
О радиации никто не говорил

Их неофициально называли «первой шеренгой». Пожарные, бросившиеся в летних рубашоночках на пылающий реактор.

Из воспоминаний вдовы пожарного Василия Игнатенко Людмилы:

- Он сказал мне: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».

Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все словно светилось... Все небо... Жар страшный. И копоть от того, что битум горел на крыше. Они сбрасывали горящий графит ногами... Уехали без брезентовых костюмов, как были, в одних рубашках.

В семь часов мне передали, что муж в больнице. Я побежала, но уже стояла кольцом милиция. Милиционеры кричали: «Машины зашкаливают, не приближайтесь!» Я увидела знакомого врача, схватила ее за халат: «Пропусти меня!» - «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо». Держу ее: «Только посмотреть». «Ладно, - говорит, - тогда бежим. На пятнадцать - двадцать минут». Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... «Надо молока. Много молока! - сказала мне знакомая. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра». В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали.

Я с какой-то женщиной помчалась за молоком. Шесть трехлитровых банок принесли, чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Они все время теряли сознание, им ставили капельницы. А врачи твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации.

- Никто не приказал закрыть окна, надеть респираторы, - вспоминает Екатерина Ганжа. - Мы совещание проводили в кабинете, окна которого выходили на разрушенный энергоблок. Прибежали дозиметристы, кричат: «Вы тут за час получаете годовую норму!» Только тогда перешли на другую сторону. С нами были московские специалисты, но и они не до конца понимали, насколько все серьезно. А у меня 26 апреля как раз день рождения. Я же готовилась, холодильник забила под завязку...

А припятские дитятки - будущее города роз - в то утро играли в песочницах.

Плохой фильм о войне

Мы стоим у саркофага четвертого энергоблока. Дозиметр противно трещит, показывая на дисплее почти 600 микрорентген в час (нормальный фон - 15 - 19 мр/ч. - Авт.). Больше 30 минут здесь лучше не находиться. Но около трех тысяч человек поддерживают фонящую уже двадцать лет станцию в замороженном состоянии.

Из воспоминаний Людмилы Игнатенко:

- Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Скоро их всех постригли. Конечно, нас увещевали: «Вы не должны забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения».

Именем пожарного Владимира Правика был назван пионерский отряд одного из авторов этих строк во Владивостоке. Нам торжественно повязывали галстуки в пожарной части, но никогда не рассказывали о подробностях. О том, как брандмейстеры ногами скидывали с крыши куски горящего радиоактивного топлива, получая при этом сотни смертельных доз радиации; как вдыхали горячие частицы и выплевывали куски легких. Нам, пацанам, Чернобыль казался совсем не страшным, а пожарные ведь часто погибают на пожарах.

Нестрашным Чернобыль той весной сделали власти - Чернобыля, Киева, Москвы... Эвакуацию Припяти объявили только на следующий день, когда уже весь город был накрыт радиационным облаком. Незримая смерть кусала людей, а они готовились к первомайской демонстрации, закупали продукты к празднику, выгоняли во двор детей, чтобы не мешались на кухне...

Эвакуацию объявили 27 апреля. Но страна об этом не узнала.

- Первый заголовок в «Правде» был «Соловей над Припятью», - скрипит зубами воспитанник «Комсомолки», а тогда спецкор «Известий» Андрей ИЛЛЕШ, один из первых журналистов, попавших к реактору. - Да, были соловьи, весна же. И фон местами был в 12 тысяч раз выше... А мне в смысле цензуры повезло. Перед поездкой в Чернобыль вызвал секретарь ЦК Яковлев и сказал: «Лети». Я попросил описать ситуацию: из-за чего мне, собственно, надо туда лететь. И тут он сказал фразу, которая меня подкупила: «Для того ты туда и летишь, чтобы разобраться, что там происходит». Пообещал, мол, все мои тексты будут идти через него напрямую. Поэтому «Известия» публиковали все, что я передавал. А бардак творился сумасшедший. Какие-то пропуска пытались вводить, какие-то демонстрации пытались устраивать. Все скупают йод, разбавляют его водой, пьют, обжигают себе горло. Тотальное вранье! Это только в Припяти эвакуация проводилась организованно. А что творилось по деревням?! Какое ЧП, какая атомная станция - картошку же надо сажать! С воем гонят людей с их насиженных мест. Ощущение хренового фильма про войну - гонят скот, обязательно девушка плачет, ребенка на телеге везут. Все на фоне цветущих садов, зелени. Вот эта вся бурда киношная - в реальности в 1986 году! И так до 8 - 9 мая - всеобщий бардак и непонимание.

...Саркофаг атомной станции фонтанирует жуткими дозами радиации. Но тут продолжают работать 3000 человек.

У меня кроссовки были «Адидас», в Твери сделанные. Я в них в футбол играл за команду «Известий». Так я в этих тапочках через «рыжий лес» (сосновый лес, порыжевший от радиации, одно из самых зараженных мест в Зоне. - Авт.) ходил в промзону станции, чтобы сократить путь. После Чернобыля еще год в них мяч гонял, а потом академик знакомый попросил кроссовки померить на предмет радиации. И не вернул... Их забетонировали. Такой и у нас, и у власти был уровень понимания ситуации.

Первым делом - вертолеты

Сейчас здесь другая власть, понимающая ситуацию до последнего микрорентгена. Поэтому строит новое укрытие для аварийного реактора, возводит еще одно хранилище радиоактивных отходов, развивает свою специфическую промышленность, борется с еще более специфическим криминалом...

Наш чернобыльский гид - начальник РОВД Леонид КОРОЛЬЧУК.

- Здесь раньше был интернат детский, теперь общежитие для вахтовиков, - рассказывает Леонид Петрович. - И эти жилые дома под общаги переделаны.

На обветшалых фасадах вывески: «Чернобыльсервис» (связь, питание, ЖКХ, транспорт. - Авт.), «Техноцентр» (строительство объекта «Вектор», где будут навечно хоронить радиоактивные отходы. - Авт.), «Комплекс»...

- А это что за организация? - интересуемся у главного милиционера Зоны.

- Это главный бизнес - сбор металла, дезактивация и реализация.

Речной порт. Когда-то отсюда в Одессу, а из нее по всему Союзу шел лес. Сейчас об этом напоминают лишь ржавые занозы мачт, торчащие из-подо льда. На фотографиях еще пятилетней давности мы видели как минимум вдвое больше барж.

- Да продали все, - говорит Леонид Петрович. - Каким-то составом обмыли и продали.

- Чистые?

- А кто теперь скажет - чистые, грязные...

Еще пару лет назад в Россохе было полно военной техники.

На мертвом (вот уж ни прибавить ни убавить) приколе уже двадцать лет светятся сотни грузовиков, пожарных машин, автобусов на кладбище радиоактивной техники в Россохе. Летом 86-го года «грязную» технику зачем-то свезли сюда, за два десятка километров от АЭС. И оставили под открытым небом за пределами внутренней - 10-километровой - границы. Зачем? Нам никто не смог ответить. Может, чтобы проще было технику разворовывать?

- Раньше она здесь в два яруса стояла, а теперь сами видите, - пожимает плечами местный сталкер Сергей Анатольевич. - Одних вертолетов тридцать штук было, а теперь вон три «кастрированных» осталось. Все скоммуниздили!

Идем вдоль мертвой автоколонны. Двигателей нет ни в одной из машин. Подходим к сплющенным автобусам - их свозили сюда на тягачах и сбрасывали тракторами (дозиметр жалобно пищит - 700 микрорентгенов в час). А вот стоят в ряд пожарные авто, кладем дозиметр на капот одной из них - почти полтора рентгена! К вертолетам и подходить страшно. Засыпая аварийный реактор песком и бором, они барражировали на запредельно малых высотах, заглатывая вместе со своими пилотами смертельные дозы радионуклидов...

Двигатели начали растаскивать практически сразу. Еще при социализме. А вот сами машины на лом - уже в девяностых. Рынок пришел!

Эвакуация на «пикник»

Окраина Чернобыля. Рядом с хибарой, прижатой к земле упавшим деревом, аккуратно выкрашенный домик с табличкой над окном: «Здесь живет хозяин дома». Такие надписи доводилось видеть в Чечне после первой войны...

- Это самоселы, - поясняет Леонид Корольчук. - На всю Зону 350 человек. Находка для вас, журналистов?

Но в Зоне, мы ловили себя на этом не раз, журналистское в тебе отступает. И все суетное тоже. Потому что вселенская беда никуда не ушла отсюда. Иногда понимаешь это до комка в горле, когда снова переносишься в теплую апрельскую Припять. Уже сутки горит реактор, но город живет ожиданием Первомая. «Мир! Труд! Май!» - свеженькие транспаранты на фасадах. В кондитерской очередь за праздничными тортами...

Теперь осталась лишь жутко фонящая гражданская.

Из воспоминаний Людмилы Игнатенко:

- И на второй день никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках... А 27-го по радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три - пять дней, возьмите с собой теплые вещи, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки... Брали с собой гитары, магнитофоны...

Менее чем за три часа практически все население Припяти (почти 50 тысяч) было эвакуировано. 1100 автобусов растянулись по шоссе на 20 километров. Они ехали на трехдневный «пикник» мимо зданий, на которых через много лет появятся надписи: «Прости меня, мой дом родной!», «Припять, родная, юный наш город». Многие из тех пассажиров, кто поет сейчас под гитару и предвкушает приятный вечер у костра, уже обречены. Кто-то умрет через год, кто-то через пять, десять лет.

...А мы спустя двадцать едем той же дорогой в обратном направлении - в Припять. Пустой город. Город-призрак. И холодок по спине от того, что нас сопровождают не автомобили, а диких стада коз и лошадей Пржевальского: им вольготно вдоль трассы. «Природа выдавливает отсюда людей», - скажет нам сталкер Сергей. Но в Припяти, хватанувшей слоновую дозу радиации на каждый свой квадратный сантиметр, людей мы все-таки встретим.

Часть вторая: Припять

Уехавшие жители Припяти до сих пор относятся к своему городу и домам, как к живым...

«Внимание, внимание! Уважаемые товарищи! Городской Совет народных депутатов сообщает, что в связи с аварией на Чернобыльской атомной электростанции в городе Припяти складывается неблагоприятная радиационная обстановка... С целью обеспечения полной безопасности людей и в первую очередь детей возникает необходимость провести временную эвакуацию жителей города в населенные пункты Киевской области...»

Голос диктора припятского городского радио Нины Мельник (скачать можно здесь) гипнотически спокоен, и люди, оставив годами нажитую мебель, бытовую технику, машины, покидают город на «Икарусах». Как оказалось, навсегда.

Зоопарк на радиационных могильниках

Ночь развесила над Припятью миллиарды маленьких светлых точечек. Мы сидим в одной из квартир дома у центральной площади и пытаемся «переварить» день, прожитый в брошенном 50-тысячном городе. От газовой горелки, на которой греется тушенка, промороженные стены начинают «плакать». В комнате повисает сизый туман. Точно такой, по которому мы выехали сюда утром.

От райцентра Чернобыль до мертвого города Припять рукой подать. Правда, зверья на каждом квадратном метре этой дороги, как на главной аллее Московского зоопарка. Лоси и кабаны копытят уже еле различимые огороды и не спеша прогуливаются по улицам брошенных деревень. На кургане, прямо под знаком «радиационная опасность», разлегся гигантский матерый кабан. Смотрит заплывшими подслеповатыми глазками на нашу машину и уходить не собирается.

Бояться ему нечего - в Зоне если и охотятся нелегально, то только на молодняк: зверь старше трех лет уже набирает серьезную дозу. Секач устроился на одном из 800 радиоактивных могильников, в которых хоронили под слоем земли «грязные» избы и технику. Дозиметр «Припять» просто бьется в руках, отсчитывая цифры: 3500 микрорентген в час! Делаем шаг с шоссе, и кабан тут же привстает - мы посягнули на его территорию, и он будет ее защищать. Спорить с ним бессмысленно и небезопасно, тем более кабан прав - земля эта людям больше не принадлежит.

По рассказам старожилов, дикие животные вернулись в Зону в первую же осень после аварии. А через год началась уже массовая миграция лосей из соседней Белоруссии, потом пошли кабаны, косули, волки и лисы.

Человек, конечно, не смог обойтись без очередных экспериментов над природой. И в середине 90-х в Зону выпустили двух лошадей Пржевальского. Лошади дали нормальное потомство с четным числом копыт, и сейчас пара превратилась в два табуна по 30 голов. Объездить эту лошадку невозможно, в плуг или телегу ее не запрячь, польза от нее чисто эстетическая. Мы повстречали лошадок на заброшенном бескрайнем поле. Вдали за лесом возвышались причудливые формы военного объекта «Чернобыль-2», который за годы заброшенности силой народного слова из уникального постановщика радиопомех превратился в таинственный генератор «пси-лучей». Наш провожатый, местный милиционер-вахтовик Саша, понизив до предела голос, открывает секрет этой конструкции:

- Рассказывали, что до выборов приезжали туда вояки. С собой привезли приборы, подключили, а сами в бункеры спрятались. Народ на майдане зомбировали два месяца. Не верите - гляньте, куда он направлен. Точно на Киев!

В середине 90-х в Зону выпустили двух лошадей Пржевальского. Они дали нормальное потомство, и сейчас пара превратилась в два табуна по 30 голов.

Но лошадей Пржевальского политические проблемы не волнуют. Самец зорко охраняет своих подруг от любопытных журналистов и в конце концов выдавливает нас с поля обратно на дорогу в Припять. Впереди уже сереют стены первых многоэтажек, а вдали из-за холма вдруг вылез саркофаг аварийного реактора...

И навис над мертвым городом, как обелиск.

Жизнь разбивалась в шахтах лифтов

Припять охраняют пятеро милиционеров, живущих в вагончике без колес. Хотя охранять им по сути нечего. Более-менее ценные вещи из «чистых» квартир украли мародеры еще в конце 80-х годов, а желающих погулять по городу не так уж и много. По роковому совпадению в ночь аварии ветер дул точно на город, благо от АЭС до Припяти всего четыре километра. С тех пор город фонит. На крышах до 3000 микрорентген, в квартирах - от полусотни и выше.

Милиционеры, узнав, что мы будем ночевать в городе, советуют не селиться в квартирах с видом на станцию. И не ходить в подъезды, если рядом на снегу звериные следы:

- У нас месяц назад собаку с поста унесли! А дверь в квартире мебелью какой-нибудь задвиньте. Ну и кричите, если что...

Про крик о помощи - шутка. Но в этом городе не получается улыбаться.

Припять был больше, нежели городом-спутником при градообразующем предприятии. Это был советский рай, коммунизм, воплощенный в отдельно взятом уголке страны. Идеальная планировка в сосновом бору. Средний возраст жителей - 29 лет, у каждого отдельная квартира. Почти «северные» зарплаты. В свободной продаже мотоциклы и даже мебельные гарнитуры. Нулевой уровень преступности.

Город не дожил, слава Богу, до железных дверей. Не застал домофонов и решеток на окнах. Любую квартиру можно было открыть одним ключом - замки на всех дверях одинаковые, купленные в одном хозяйственном отделе универмага.

В тягостном молчании переходим из квартиры в квартиру. В хаосе вещей читается картина бегства людей. Ворох теплой детской одежды на девочку лет пяти, не старше. Лежит до сих пор в комоде, накрытый уже несуществующей газетой «Социалистическая индустрия». Дозиметр, положенный на крышку комода, нащелкивает 50 микрорентген - понятно, почему на эти свитерки, колготки и майки не позарились даже мародеры.

Четвертый реактор АЭС нависает над пустым городом как надгробие.

Но в «чистых» домах - «хрущевках» и «панельках» - вынесли все. В квартирах остались только хозяйственная мелочь и фотографии, сотни фотографий, проявленных и отпечатанных при свете красного фонаря в домашних ванных комнатах и чуланах. Они лежат кучками по углам, свернувшись от сырости в аккуратные трубочки. Перебираешь их, быстро пролистывая чьи-то жизни. Выезд на шашлыки, на речку Припять, судя по зловещему контуру станции на заднем плане. Свадьба, «обмывание» новенького «Запорожца», похороны какой-то старушки, первомайская демонстрация...

В многоэтажках бежавшие люди ножовками и автогенами резали перила на лестницах - мебель не проходила, а грузовые лифты уже стояли. На каждом этаже на площадке целые баррикады из стенок и шкафов. Люди надеялись: дадут свет, и лифты пойдут. Но свет так и не дали. В отчаянии мебель пытались спускать на веревках, веревки рвались, и гарнитуры сыпались на дно шахт. Вместе с мебелью вдребезги билась счастливая жизнь «до аварии». В обычных советских магазинах такие гарнитуры продавались по предварительной записи.

На первом этаже в одной из высоток был клуб с маленькой библиотекой. Очень давно здесь случился пожар, и эта картина напомнила нашу недавнюю «комсомольскую» беду. На куче бумажного хлама - подшивка «Комсомолки» за 1986 год. У газет даже не пожелтела бумага. Аккуратный библиотекарь в последний раз подшил на черный ботиночный шнурок номер «КП» за 25 апреля 1986 года. Больше газеты в Припять не приходили.

Не надеясь на чудо, кладем на «Комсомолку» дозиметр. Прибор щелкает, остановившись на 10 микрорентгенах: погибшая библиотека Припяти сделала нашей погибшей библиотеке прощальный и бесценный подарок.

Радиация не тронула детство

В детском саду сохранилась почти вся обстановка. В спальной комнате тоску и ужас нагоняют грубо вскрытые короба с крохотными противогазами. Их вытащили из подвала воспитатели и стали раздавать детям прямо среди аккуратно застеленных кроваток. А после полдника в старшей группе была лепка - столы в игровой комнате уже двадцать лет заставлены коробками с окаменевшим пластилином. На недоделанном коне с зеленой гривой остались отпечатки чьих-то крохотных пальчиков.

В школе пол вестибюля покрыт сотнями противогазов. В кабинете литературы течет крыша - струйки воды звонко бьют по партам, стекают по картонной таблице неправильных глаголов. Как в детстве, на точно таком же портрете, одобренном Министерством образования, бликует своим «фирменным» пенсне Чехов.

Бродим по стремительно разрушающейся школе. Трогаем знакомые учебники и пособия, листаем классные журналы - точь-в-точь из нашего школьного детства. Сидим на подоконнике в кабинете истории, глазеем в окна. Снег в школьном дворе густо истоптан маленькими следами, кажется, на большой перемене здесь носились все младшие классы разом. Увы, это следы зверья. Толпы зайцев приходили к школе объедать кору с яблонь. И на зайцев охотились лисы...

После школы душевных сил хватает только посетить городскую больницу. Прошло 20 лет, но даже сейчас понятно, что это была одна из лучших больниц в УкрССР, а может, и во всей стране. Больница стоит на самом отшибе, на краю леса. Здание сложнейшей планировки, со множеством крыльев и корпусов, и его почти поглотила природа.

Мы ходим по пустым коридорам, украшенным засохшими цветами в горшках, и вслух читаем расписание приема врачей. Хихикаем над стендом «Пьянству бой!» с плакатами времен антиалкогольной кампании. Как раз в 1986 году был самый разгар этого безумия.

Такие тени в Припяти возникают перед глазами внезапно. Художники специально выбирали места.

С каждым новым больничным этажом внутри накапливается какая-то непонятная тревога. Разгадку находим в палате, судя по табличке, предназначенной для ветеранов Великой Отечественной. На разодранном матрасе лежат обглоданные останки огромной собаки. Той самой, пропавшей с блокпоста. В ту же секунду нам становится ясно, кто тихо ходил за нами по коридорам. Кто еле слышно звякал, ступая лапами по стеклам и мусору в соседнем корпусе, куда мы, на наше счастье, не успели дойти.

Реанимация города

Тушенка съедена, спальники расстелены. Вдруг за окном раздаются какие-то шорохи. Выскакиваем на балкон, за углом Дома культуры стремительно исчезает чья-то тень. Волк? Кабан? Лиса? Или опять глюк?

Нас предупреждал проводник-эмчеэсовец, что в Припяти «подглючивает», и подробно растолковал, что это значит. Гуляешь по городу и боковым зрением улавливаешь какие-то движения, перемещения фигур, похожих очертаниями на человеческие. Что-то подобное мы видим постоянно, обследуя город.

Ситуацию усугубляют произведения странных художников из Белоруссии и Германии. Как только лег первый снег, который «притушил» радиационный фон, они на день приехали в Припять. Рисовать. Эти небесталанные люди явно пытались вдохнуть в город жизнь. Вдохнули, только жизнь у них получилась какая-то сумрачная, потусторонняя. Не добавляющая в мировосприятие ничего позитивного. Скорее наоборот, волосы шевелятся, когда в многоэтажке, на 10-м этаже, вдруг натыкаешься на черную тень девочки, которая пальчиком тянется к кнопке неработающего лифта. Тянется и не достает. Или на крыше взглядом цепляешься за силуэт мальчика. Он осторожно смотрит вниз.

Бывших жителей Припяти тоже принимаем за рисунки-галлюцинации. Наша машина медленно катит по улице Лазарева. Проехали переулок, и товарищ вдруг тихо и неуверенно мямлит:

- Там люди какие-то ходят. Может, показалось?

Сдаем на полсотни метров назад. Точно, десяток парней и девчонок с фотоаппаратами, какой-то картой. Припятчане поражены не меньше нашего. На снег сразу же ставится ящик пива, и ребята достают рыбу.

- Угощайтесь, раз вы такие экстремалы. Тут знакомый старичок живет в 10-километровой зоне отчуждения. Он эту рыбу в Припяти ловит.

За пивом выясняется, что ребята приезжают в родной город много лет.

- Просто у нас в Припяти прошли самые счастливые годы жизни, - объяснил нам Саша, - и у меня в памяти остался только солнечный, счастливый город. Без негатива. Мать у меня работала в Доме культуры...

Он машет рукой в сторону белоснежного дворца с черными провалами окон.

- Когда город эвакуировали, мне было 11 лет. Не помню, чтобы эвакуация меня как-то мучила. Просто уехали. А когда вырос, понял, что я потерял.

Ребята пытаются тоже вдохнуть в город жизнь. В Интернете есть мощный портал «www.pripyat.com». Мы застали припятчан за составлением виртуальной карты города, они как раз сверяли номера домов. Параллельно ребята готовят фотоальбом, в котором снимки 1986 года будут чередоваться с современными, но снятыми с точно такого же ракурса. По поводу дальнейшей судьбы Припяти мнение у ребят было однозначное: городу нужно придать статус музея. Музея времени или великой эпохи.

Гостеприимные припятчане советуют переночевать в так называемом «Белом доме», где когда-то жила городская администрация и руководство станции.

- Стекла в окнах есть. Диван имеется, даже на пианино можете поиграть. Фон в квартире в пределах нормы. Спокойной ночи!

В спальниках долго не можем согреться, выкуривая по нескольку сигарет подряд. На секунду показалось, что в окнах соседнего дома горит свет. Нет, это просто отражение луны. Из головы не выходят картинки детского сада - железные остовы кроваток, разбросанные игрушки, маленькие противогазы. Психологически что-то похожее мы уже переживали - осенью 2004-го в Беслане. Но туда хоть не устраивают платных экскурсий. А ведь в Зону мы попали, считай, по туристической путевке.

Впрочем, греют руки на мировой катастрофе не только турфирмы.

- Отсюда до сих пор уходят «грязный» лес и металл, - расскажет нам позже сотрудник МВД Украины и попросит выключить диктофон.

Туристы

Первые туристы появились в Зоне после мародеров, в середине 90-х годов, когда уровень радиации серьезно упал, а все ценные вещи были вывезены и проданы. Теперь ротозеи уже никому не мешали. Официально существует только одна организация, которая возит в Зону туристов, - «Чернобыльинтеринформ», и, как нам заявила «турменеджер» Марина Полякова, эта контора «контролирует всю информацию, исходящую из зоны отчуждения».

Дело поставлено на широкую ногу, и услуги стоят немало. Мы за «радиоактивный туризм» заплатили 600 долларов. Вместо двух дней в Зоне можно было спокойно слетать на неделю в Турцию. Поэтому у простых россиян это туристическое направление успехом не пользуется. Зато иностранцы валят толпами, благо сервис почти на западном уровне. Туристам предлагается микроавтобус и сопровождающий-сталкер. Возможна ночевка в чернобыльской гостинице и питание в столовой с «экологически чистыми продуктами». Есть и спецпредложения для особо отмороженных посетителей: поездка в гости к самоселам, единственным постоянным жителям зоны отчуждения.

Дядя Коля с Лубянки

Самоселы - вечная головная боль местных властей. Выселять их насильно - скандалов не оберешься, а наказывать не за что. Они у себя дома. Никто даже не знает точно, сколько их на зараженных территориях. Нам называли разные цифры: и 300 человек, и 350, но каждый год их число сокращается, потому что в Зону вернулись только пожилые. У которых, как правило, всего две причины для возвращения. Кто-то не мог жить без родного полесья и мучился в бетонных многоэтажках. Кто-то не захотел мешать детям в тесных квартирках, полученных от государства.

Самоселы живут в тишине и покое, кормятся натуральным хозяйством, лесом и охотой. О радиации стараются не думать. Это несложно, ведь внешне родные места не изменились. Скучно зимними вечерами, еле-еле что-то показывает подслеповатый телевизор. На улицу выходить страшно - по деревням рыщут волки.

Рассказывали, что к бабушке Марфе, которая на старости лет осталась одна-одинешенька в своей деревеньке, повадился ходить за курами матерый волчара. Приходил, как в столовую: цеплял когтистой лапой дверь сараюшки, открывал, выбирал курочку поупитаннее и уходил. Когда остались в заводе последние несушка и петух, бабка не выдержала. Выскочила на двор с колом и со словами «Надоел, фашист!» уложила волка одним богатырским ударом. Приезжали лесники, волка взвешивали - 76 килограммов.

Жизнь здесь еле теплится: раз в неделю приезжает автолавка. А раз в месяц, после раздачи пенсии, самоселов везут на базар в соседний райцентр. И есть еще одна радость, как правило, внезапная - туристы, которые никогда не навещают стариков с пустыми руками.

Дядя Коля Ткаченко, к которому мы едем в деревню Лубянка, - самый молодой новосел Зоны, ему 49 лет. Мы возникаем перед ним, когда автолавка уже заканчивает торговлю. Впрочем, покупателей немного - дядя Коля да его жена Мария. Ассортимент в лавке советский: чай, пряники, карамельки, хлеб, нитки.

Самоселы грузятся в нашу машину - «далеко» ехать, на другой конец деревни. Во дворе у самоселов нас встречают кошки. Похоже, дядя Коля собрал их со всей округи. К котам у самоселов отношение особое.

«У нас все чистое»

- Кот - это первый признак человеческого жилья. На котах все держится, весь жилой дух в доме, - философствует дядя Коля. И тут же опускается на землю. - Утром выйдешь на двор, они на тебя смотрят. Сказать не могут, но ты все равно понимаешь: надо кормить, раз держишь.

Еще в хозяйстве у дяди Коли десяток кур и два индюка. Есть и огромный огород, обнесенный капитальным забором.

- Кабаны повадились ходить, - объясняет наличие изгороди хозяин. - Им тут все изгадить - на полчаса удовольствия. А у меня все растет. Вообще все, что на Украине вырастает. Летом приезжайте - арбузами угощу - от-такими! - Дядя Коля широко разводит руки. Таких здоровых арбузов не бывает в природе, и самосел обижается, перехватывая наши удивленные взгляды. - Да вы не волнуйтесь, у нас все чистое, никакой радиации. Была да сплыла.

Мы знаем, что у дяди Коли лейкемия. Мы знаем, что он знает об этом. Дядя Коля в Зоне старожил, вернулся всего через месяц после аварии. Недавно у него вдруг умерла собака. Просто перестала есть. Врачи объяснили нам, что это обычная история - животное, привезенное из чистого района, не смогло адаптироваться к Зоне.

Мы как можем заглаживаем свою неловкость. Пьем по очереди воду из колодца и только потом достаем дозиметр. Меряем уровень - 13 микрорентген, норма. Дядя Коля светлеет лицом:

Несколько «грязных» барж. Их было намного больше, через пару лет и эти могут быть проданы.

- А что я вам, ребята, говорил? У меня тут один японец гостил. Воды попросил, но от минералки отказался - из колодца хочу! Попил, и так она ему понравилась, что он еще канистру с собой набрал...

Хозяйка зовет нас отобедать. Наверное, и сто лет назад эта украинская хата выглядела точно так же. Крашеные полы, беленые стены, немудреная мебель. В красном углу - иконостас, украшенный вышитыми рушниками. «Мария сама вышивала, полюбуйтесь», - говорит хозяин. Приметы времени: старый телевизор, новенький приемник и гордость дяди Коли - радиотелефон «Алтай». Такие аппараты при советской власти ставили на горкомовские «Волги».

Телефон появился в Лубянке незадолго до визита первой леди Украины, жены президента Ющенко. Она даже звонила куда-то, но дядя Коля не подслушивал и не интересовался предметом разговора, а деликатно вышел из спальни. Впрочем, пробыла первая леди в Лубянке недолго. И жизнь самоселов после этого визита не изменилась. Как жили люди достойно на своей земле, так и живут. И едят что Бог послал: огромную тарелку жареной картошки, сковороду сала, жаренного ломтями, капусту, самодельную аджику и бутылку свекольного самогона.

- Дядя Коля, а откуда сало? Вы же поросят не держите?

Самосел уходит от ответа:

- Кушайте, хлопцы, кушайте. А то лиц на вас нету...

Мы не отстаем:

- Говорят, охотятся у вас тут браконьеры? Зверья-то видимо-невидимо!

Но дядя Коля закрывает тему:

- Я, ребята, с нашей властью в хороших отношениях и ссориться не собираюсь.

Впрочем, неофициально рассказать могут многое, вплоть до того, как чиновники охотятся на лосей с вертолетов. Простые смертные тоже не гнушаются быстрым заработком.

- Местные ведь все тропинки знают, - жалуется старший помощник прокурора Чернобыльской прокуратуры Александр Сосюра. - Вот недавно на суде я был. Заехал человек в Зону законно к своим родственникам. А сам на речке поставил сети, наловил рыбы - себе бы на полгода хватило. На суде он раскаялся, возместил ущерб государству - дело закрыли.

Сколько такой рыбы, грибов, ягод попадает на киевские рынки, статистика умалчивает.

Радиацию вывозили баржами

Турбизнес с его спецпредложениями - это лишь «лоток» в огромном чернобыльском «супермаркете». Позиция украинского центра такова, что Зона сама для себя должна зарабатывать деньги. Вот местный люд и крутится кто во что горазд. Основная строка дохода - металл. На территории зоны отчуждения действует вполне легальная компания «Комплекс». Как мы уже писали, она занимается реализацией дезактивированного металла. Насколько он безвреден, судить сложно. Как мы ни пытались это выяснить, всюду упирались в «железный занавес» коммерческой тайны. Даже старший помощник прокурора Чернобыльской спецпрокуратуры Александр Сосюра высказался туманно: «Прокурорские проверки мы не проводим, пока реализация металла идет в соответствии с законодательством».

Впрочем, потом признал, что проблема существует:

- Есть отдельные попытки кражи радиоактивного металла. Но их очень сложно квалифицировать. Вот последний случай - украли двигатель с Россохи (кладбище радиоактивной техники. - Авт.). Мы нашли и двигатель, и правонарушителей. Отдали движок на санитарно-эпидемиологическую экспертизу, получили ответ: по новым (сильно завышенным. - Авт.) санитарным нормам радиоактивным отходом он не считается. Теперь надо отказывать в возбуждении уголовного дела.

Лукавил Александр Николаевич. Ну никак не могли испариться баржи из речного порта, автомобили, автобусы, вертолеты с радиоактивного кладбища...

- Все брошенное в Зоне не стоит на балансе государства, - на условиях анонимности объяснял нам сотрудник МВД Украины. - Огромная груда железа фактически никому не принадл